Родину не выбирают, она нас выбирает, каждого в отдельности и всех вместе. Кому-то она родная мать, для кого-то мачеха, кому всю жизнь помнить о ней и плакать в подушку, а кто-то, покинув её, покоряет новые миры и строит новые города. Душанбе, Хуррамабад, город Понедельник, город нашего детства - все это о той маленькой частичке Вселенной, важной для многих по своему, ибо это - их Родина. Андрей Германович Волос родился, как и многие, кто будет читать эту страницу, в Душанбе и пишет он о Душанбе, о судьбе и истории края, где есть все - и солнце и горы, и люди, построившие такой прекрасный город, в котором цветут розы, бьют фонтаны и жизнь имеет свой, полный драматизма и лирики смысл.
    Андрей Германович, несмотря на свою занятость (он является членом жюри престижной литературной премии "Букер - Открытая Россия" 2002), любезно согласился ответить на очень важные вопросы, которые волнуют всех душанбинцев, о своей книге "Хуррамабад", о нашем родном городе, о событиях ХХ века, о судьбах людей покинувших свой дом, свою Родину и о многом другом.

Роман “ХУРРАМАБАД”. История про что? Mожно ли считать, что это “роман обиды”?

    Роман-пунктир (по крайней мере, такое определение жанра он имел в рукописи) “Хуррамабад” складывался на протяжении более чем двенадцати лет. Первые его фрагменты в виде рассказов были опубликованы в первой моей книге, которая вышла в 1989 г. В сущности, это и есть цикл рассказов, но рассказов, очень тесно связанных друг с другом местом действия, хронологией, течением событий и даже героями, которые кочуют из одного фрагмента в другой. Когда-то я понял, что написанные мною тексты ложатся, как точки, на некоторую воображаемую кривую, и уже сознательно стал продолжать ее новыми точками. Эти тексты были удостоены многих премий — сначала премия журнала “Знамя”, потом русско-итальянская премия “Пенна” за рассказы, опубликованные в “Знамени” и “Новом мире”, потом Антибукер — за рукопись книги. После этого еще полтора года книга не могла найти издателя. В 2000-м году роман вышел почти одновременно на русском и немецком языках, а весной 2001 года ему была присуждена Государственная премия России.
    Как ни странно, он еще не дописан. Это открытая форма, к которой можно снова и снова возвращаться, ставить все новые и новые точки, уточняющие линию. После “Антибукера” корпус пополнился повестью “Сирийские розы”, после Государственной — еще не опубликованным рассказом “Путевка на целину”.
    Про что роман — сказать трудно. Критика взяла на вооружение формулу: “о положении русских в Таджикистане”. Кое-кто, впрочем, настаивал на том, что “роман имеет глубоко поэтическую основу”. Я склоняюсь ко второму мнению. Я не писал книгу о положении русских в Таджикистане. Просто, поскольку я сам русский, мои предки приехали в Таджикистан в конце двадцатых годов 20-го века и кое-что из наших семейных историй стало основой сюжетов, роман преимущественно рассказывает о русских людях. Но я всеми силами старался показать, что полномасштабная трагедия, развернувшаяся в Таджикистане в начале 90-х, была в большей степени трагедией таджикского народа, нежели русского. Русские попали в ситуацию “в чужом пиру похмелье”. Когда идут танковые бои в городе, никого не заботит, кто живет в доме, по которому сейчас будет произведен выстрел. В моей книге таджики и русские равно выступают в качестве “страдательной” стороны неуправляемых социальных потрясений — ровно так, как это и было в жизни. Это не “роман обиды”, это, скорее, “роман отчаяния” — которое нужно преодолеть, и оно преодолевается.

О вашем романе "Хуррамабад" в основном говорят как о произведении, в котором запечатлена семидесятилетняя история жизни русского народа в Таджикистане, но этим достоинство этого произведения не ограничивается, ведь речь идёт не об историческом исследовании, а о художественном произведении. На чём, по вашему мнению, должен делать акцент учитель, знакомящий старшеклассников с вашим романом..?

    К сожалению, это именно так. Только один критик (Инна Ростовцева) отмечал, что "Хуррамабад" имеет глубоко поэтическую основу. Все прочие обходятся штампом, повторяя, что в романе "Хуррамабад" Волос отразил взаимоотношения между таджиками и русскими. Это неверно даже фактически. На самом деле, если говорить об отражении тех или иных отношений, следует толковать об отношениях между людьми (независимо от национальности) частью в нормальной жизнью, частью в эпоху крупных социальных потрясений. Лично я так расставил бы эти пункты в порядке убывания значимости - особенности поэтики, общечеловеческие и философские проблемы, социальная проблематика.

Насколько фатальным, по-вашему, был распад СССР? Можно ли было как-то избежать описываемых Вами эксцессов?

    Я не политик, и мой взгляд на жизнь может показаться пессимистичным. Я полагаю, что все, когда-либо появившееся на свет, должно однажды этот мир покинуть. Вышесказанное относится ко всему сущему — весне, снегу, Вселенной, империям, идеям, неприятностям — и даже к нам самим, как ни печально это отмечать.
Другое дело, что, конечно же, можно было попытаться пустить процессы распада Советского Союза по более гладкому руслу. Однако никто не может сказать, какими должны были быть эти попытки, и не к большим ли страданиям людей они в конце концов могли бы привести. Существует миф о том, что СССР распался в результате того, что три лидера, собравшись в Беловежской пуще, подписали некоторую декларацию. Это далеко, очень далеко не так. Я хорошо знаю Таджикистан, и могу сказать по крайней мере об этой республике, что центробежные силы в ней были чрезвычайно велики и поддерживались огромными массами людей. Не стоит и говорить, что эти люди в своих действиях тоже руководствовались некоторыми мифами — о том, например, что республика была бы гораздо богаче, если бы Союз не высасывал из нее все соки; что если бы не русские, можно было бы взяться, наконец, за разработку несметных сокровищ Памира; или о том, что традиционное религиозное образование на основе арабской письменности лучше, чем светско-советское на основе кириллицы... Теперь им стало понятно, что все это тоже далеко не так; и многие осознали это не сейчас, а гораздо раньше. Однако запущенный общими усилиями маховик не так легко остановить...
    Вообще говоря, человеком, как правило, движет уверенность в лучшем будущем. Однако лучшее будущее просто так не приходит. Для того, чтобы быть достойным счастья и свободы, следует каждый день, без выходных, идти за них на бой. При этом мало кто может вообразить, какие неожиданности ожидают его в этом бою. Бои человечества за лучшее будущее — это бои с драконами: на месте срубленной головы вырастает три новых, появления которых никто (кроме нескольких затворников, чьи голоса никому не слышны) себе и вообразить не мог. Как правило, новые головы первыми пожирают именно инициаторов боя. С другой стороны, пустить дело на самотек и вовсе ни за что не биться тоже нельзя — будешь недостоин счастья и свободы. Вот такая диалектика.
Что же касается того, как именно все это сказывается на конкретных человеческих судьбах, то картина неутешительная. Огромное количество русских (а точнее сказать — не таджиков; а еще точнее — и таджиков тоже) сорвалось с нажитых мест и под давлением ужасов гражданской войны и голода ринулось в Россию. Еще раз скажу здесь, что против русских таджики не воевали. В Таджикистане в последние годы (с весны 90-го, когда начался отсчет) вообще никогда не звучали громко антирусские настроения. Я говорил когда-то, что положение русских в Таджикистане хорошо описывается формулой “в чужом пиру похмелье”. Понятно, что в ситуации, когда тебя самого специально не бьют, но вокруг идет такая молотьба, что того и гляди по нечаянности сорвут голову, тоже хорошего мало. Например, в Курган-Тюбе шли танковые бои между представителями Народного фронта и Демократической оппозиции, и полагаю, что ни одного русского среди них не было. Однако танковые снаряды рвались в домах, где жили и русские тоже — и поэтому в 92-м году они стихийно, в состоянии шока, все побросав, бежали оттуда кто как мог, неделями жили в Душанбе в аэропорту и возле него, в надежде как-нибудь выбраться в Россию. А вот у вокзала никого не было, потому что железнодорожные пути были взорваны и сообщение прервано...
    Русские люди, выехавшие из Средней Азии, могли бы стать золотым запасом России. Существуют некоторые неуловимые особенности психологии, воспитания, образования, привычек, способа общения с людьми, которые отличают человека, выросшего в Средней Азии, от среднего обитателя русских равнин. Полагаю, что именно это позволяет некоторым из них здесь на ровном месте делать стремительную карьеру и снова вполне благополучно устраиваться в жизни. Однако у России в настоящее время нет ни сил, ни внутренней потребности следить за своими золотыми фондами. Поэтому подавляющее большинство, напрочь выбитое из привычного круга жизни (был химиком — стал скотником, был инженером — стал строительным рабочим), занимается, как правило, какой-то ерундой и едва сводит концы с концами. Стоит приехать в большую колонию беженцев в Борисоглебск или под Тарусу, чтобы в этом убедиться. Кое-кто из них отсчитывает уже второй десяток лет жизни в вагончиках...

Интонация Вашего следующего романа – “НЕДВИЖИМОСТЬ” — кажется довольно безысходной. Бессмысленная беготня, тоскливая борьба за выживание, перемалывающая время человеческой жизни в труху. Как Вы вообще оцениваете перспективы постсоветского общества? Есть ли у нас надежда на достойную жизнь?

    Критик В. Губайловский называет “Недвижимость” “романом отчаяния”, отмечая при этом, что отчаяние преодолевается. В этом отношении два моих романа — “Хуррамабад” и “Недвижимость” — очень похожи. Да, жизнь соткана в основном из долгов, неприятностей, а зачастую и несчастий. И время от времени человек неминуемо впадает в отчаяние. Но чтобы жить дальше, чтобы остаться человеком, он должен найти в себе мужество это отчаяние преодолеть. Ценным для меня является именно момент его преодоления — когда, например, Рахматулло из “Хуррамабада”, несмотря ни на что, любуется розами, а Капырин из “Недвижимости” побеждает соблазн украсть деньги...
    Можно повторить, что, к сожалению, мы живем в разоренной дотла стране и в условиях чрезвычайно нестабильного общества — то есть в таком состоянии, когда абсурд уже не кажется абсурдом, ничто не может удивить, и нет никаких оснований надеяться в будущем на разумность происходящего. В сущности, у нас даже не происходит никаких общественных событий, поскольку общество, каждый в отдельности член которого нашел более или менее надежное убежище в собственной частной жизни, смотрит на окружающее с полнейшим равнодушием.
    Двадцатый век не принес народам России ни покоя, ни счастья, ни уверенности в завтрашнем дне. Если следовать логике Гоголя, в двадцатом веке Россия упорно следовала назначенному ей пути — показывала другим, как жить не надо. Это заколдованная страна, в которой все, что ни делается, всегда идет во вред народу. “Русский характер”, отлакированный под “советский” — это вынужденные проявления необыкновенной изворотливости, тупого упорства и равнодушия к собственной судьбе, которые на протяжении многих лет одни только и могли помочь не только выжить, но и кое-как свести концы с концами.
    Тем не менее, я далек от того апокалиптического пессимизма, проявления которого последние десять лет составляли большую часть публично озвученных мнений. Да, конечно, Россия с большим опозданием совершает переход в постиндустриальную эпоху и делает это очень и очень неловко. Неловкость объяснима — за почти вековое господство коммунистических идей (кстати, можно долго рассуждать на тот счет, в какой степени эти идеи были истинно “коммунистическими”, а в какой — обслуживали интересы быстро сформировавшейся новой верхушки общества) деформировалась не только экономика, но и нравственность, и культурные нормы. Потребуется не одно десятилетие, чтобы вернуть обществу нормальную температуру, выправить взгляды, восстановить сердцебиение, — но думаю, что это все-таки возможно. Да, развал Союза нарушил многочисленные связи, вынудил огромные массы этнических русских (и не только их) покидать окраины империи, оставляя при этом все нажитое за несколько поколений и имея весьма и весьма туманные перспективы устройства в центральных частях страны. Все так, и ничего хорошего я в этом не вижу. Однако при всей масштабности несчастий, Россия, по крайней мере, получила шанс на выправление — шанс на попытку самостоятельного развития, связанного, конечно же, с избавлением от ложных догм и ценностей. Связи между территориями бывшего Союза неминуемо восстановятся, и в полной мере это произойдет тогда, когда время поможет здравому смыслу преодолеть предрассудки.
    За последние десять лет в нашей жизни многое изменилось. Главное изменение касается психологии. Мы обнаружили, что жизнь вовсе не состоит из раз и навсегда затвержденных формул, напротив, главное ее содержание — это новые и новые вызовы, которые приходится принимать, это новые и новые головы дракона, с которыми нужно немедленно разбираться. Мы уже знаем, что было разрушено напрасно, а что слишком поспешно переняли от других. Понятно, что рай на земле не настагнет никогда, что жизнь останется полна противоречий, что проклятый дракон не сдохнет. Но все же не стоит терять времени на напрасные сожаления — нужно двигаться вперед,. При этом, полагаю, нечего бояться, что Россия в конце концов стандартизуется, станет похожа на унифицированный Запад, — этого не случится.

Традиционный вопрос: над чем Вы сейчас работаете?

    Над чем-то работаю, конечно... Дописываю новую главу в “Хуррамабад”. Пробую обрести понимание того, как можно построить повесть, главным героем которой является великий таджикско-иранский поэт Абдаллах Рудаки... Но как-то вяло идет дело. Наверное, держит за фалды неопубликованная большая вещь. Я имею в виду именно “Маскавскую Мекку”. Как ни пытайся сконцентрироваться на новой работе, а все-таки оглядываешься с тревогой — как там старая-то поживает? Скоро ли увидит свет?.. Пока — ни тпру ни ну. Но мне не привыкать. “Хуррамабад” тоже долго искал издателя.

ОСНОВНЫЕ ПУБЛИКАЦИИ И ПРЕМИИ